На своем веку мы повидали всякое

Во время депортации умение многих людей сочувствовать и сопереживать лишённым крова, домашнего очага людям, спасло немало человеческих жизней. Нашу героиню Дугурхан Мурзабекову всегда окружали добрые люди. Она и сама такая: вся лучезарная, открытая. Однако её память запечатлела некоторые моменты из того времени.

— Меня, как щенка, забросили в вагон, — вспоминает Дугурхан, которой в то время было 5 лет. — Но ведь это были простые солдаты, видавшие смерть, ценой собственной жизни защищавшие Родину, — с пониманием говорит она. — Не по своей воле пришли они сюда, и не по своей воле были участниками этой бесчеловечной акции. Многие из них сочувствовали «приговорённым», подсказывали, что лучше взять в дорогу, помогали им укладывать вещи. Но были и те, кто цинично, жестоко и холодно исполнял преступный приговор. Они лишили нас дома, тёплой постели, радости. До сих пор перед глазами неумолкаемо рыдающая мама. Помню, как тронулся поезд, и в буквальном смысле, каким-то непередаваемым рёвом, вырвался из груди народный плач. Ох, как я это хорошо помню! — покачивает головой Дугурхан.

И отца своего она помнит — сурового, подавленного, но не сломленного. Он больше молчал, глубоко упрятав свою боль, и лишь изредка бросал в сторону матери и плачущих женщин короткую фразу: «Ничего. Аллах с нами. Будем терпеливы».

— Самые тяжёлые воспоминания отца были связаны с конём, — продолжает Дугурхан. — Конь его, кабардинской породы, был красивым, статным скакуном, славился на всю округу. Отец очень любил его и гордился им. Всё лучшее было для него: и уздечка, и седло, и уход, и преданность. Они подходили друг другу. Мой отец тоже был высоким, красивым горцем.

Всё это осталось в прошлом, а впереди их ждала суровая реальность. Шестеро детей сидели, укрывшись одним одеялом, на нижней полке вагона. Это она тоже помнит хорошо. И как мама кормила их кукурузными лепёшками, что успела взять в дорогу.

— Я не помню подробностей того дня, когда мы приехали в Кустанайскую область Казахстана, — рассказывает Дугурхан, — но вот тот момент, когда мы зашли в маленькую хату, и нас встретила очень добрая русская бабушка, помню отчётливо. Это была бабушка Дарья. Она встретила нас горячим ужином, сытно накормила, отогрела и разместила спать. Так и жили мы у неё несколько лет. Я удивляюсь, как её доброты хватало на всех нас. Ни одного злобного взгляда, ни одного сурового слова. А мы ведь были детьми, и нет-нет, наверное, доставали её. Она говорила нам: «Какие вы хорошие люди. И что нам только про вас ни говорили: и головорезы, и детоубийцы, и бандиты. А я вот не верила. Так оно и вышло». Вскоре мы переехали в город Буровой. Мама долго с ней переписывалась с нашей помощью. Сама она была неграмотной. Там же я окончила с отличием школу.

В 1959 году мы вернулись на Кавказ, в селение Октябрьское Пригородного района, РСО-Алания (до высылки селение Шолхи). В нашем доме жили чужие люди, и нам пришлось поселиться у нашего дяди, который приехал раньше нас и уже успел обустроиться в своём доме. Сколько мы жили у него, не скажу, каким образом переехали в свой дом — тоже, хотя и была довольно взрослой. Может, выкупили, а может, просто освободили. Сами-то люди они неплохие, просто их власти заставляли делать то, что противоречило простым человеческим понятиям: «на чужом несчастье счастья не наживёшь». Я говорю это, потому что наши соседи-осетины не скрывали своей доброжелательности и говорили нам: «Как хорошо, что вы вернулись. Без вас было плохо, очень сиротливо». Это были наши соседи, мы всегда жили дружно, помогали и поддерживали друг друга во всём. Они действительно были нам рады, не думаю, что они лукавили. Но были и другие, с косыми взглядами, про них я и вспоминать не хочу. Аллах им судья. Мы вернулись в свой отчий дом, ни у кого ничего не отняли, чужого не хотели и своё не забыли. Вот так вот. Вскоре мы все переехали в посёлок Карца, где и сегодня живут мои племянники.

Сама Дугурхан живёт в селении Чермен Пригородного района. Несколько лет назад она похоронила мужа Хизира Накастхоева, широко известного в народе, глубокоуважаемого всеми богослова и старейшину села. Они жили в мире и согласии, в доме их всегда было многолюдно, хотя собственных детей у них не было. «Аллах не дал нам их, — говорил Хизир.- Значит, Ему виднее. И незачем по этому поводу сетовать».

Но Дугурхан сегодня не одинока. Рядом с ней всегда её родственники, соседи, которых она уважает и которые уважают её за приветливость и человеколюбие. Она удивительно лучезарный и добрый человек. Даже свою историю депортации она рассказала нам, как-то обходя самые болезненные воспоминания, отмахиваясь от них периодически и повторяя: «Всяко бывало на нашем веку». Но в прищуренных, увлажнённых глазах всё же глубоко затаилась боль, которую она так и не открыла мне, так и не захотела волновать ни меня, ни себя. Но я и не настаивала. Достаточно того, что она прошла эту дорогу высылки, усеянную народным горем, плачем и страданиями, чтобы понять и прочувствовать всё.