• По следам семьи Сейд-хаджи Толдиева

    толдиев лили

    Куда только не забрасывала судьба наших соотечественников! Порой удивляет отдалённость мест их пребывания в то время, когда народ наш, по общепринятому мнению, был заперт в горах. Знакомясь с историей ингушского народа через судьбы отдельных личностей, всё чаще понимаешь, что это совершенно ошибочное мнение. Мужество, предпринимательская смекалка, целеустремлённость направляли наших земляков далеко за пределы своей страны, ставили их перед, казалось бы, непреодолимыми препятствиями, проверяли на стойкость и выносливость.

    толдиев лилиСын Сейд-хаджи Толдиева — Хаджибекир 

    В начале XX века из России в Америку хлынул поток эмигрантов в поисках лучшей жизни или хорошего заработка. Были среди них и наши соотечественники Сейд-хаджи Толдиев, Экажев и Магомед Добриев. Кстати, про Магомеда Добриева, руководителя русско-американской компании на Чукотском полуострове, который женился на эскимоске Сеукелин и оставил после себя большое потомство, среди которых писатели, врачи, предприниматели и государственные деятели, не раз было написано на страницах различных газет и журналов. Но вот о яркой и насыщенной жизни Сейд-хаджи Толдиева я узнала уже из воспоминаний его внука — Бекхана Толдиева, когда познакомилась с историей депортации его семьи.

    Как выяснилось, трое ингушей (по некоторым сведениям их было четверо) в поисках заработка в начале ХХ века исколесили много стран, в том числе Италию, Турцию, Мексику, и остановились в Америке, в Лос-Анджелесе. Сейд-хаджи к этому времени был уже состоявшимся мужчиной, трижды совершил хадж в Мекку, получил богословское и светское образование, в совершенстве владел шестью языками, в том числе арабским, английским, французским, итальянским, прекрасно владел и письменностью, легко изъяснялся на языках с тюркским наречием. Единственный язык, на котором он хоть и изъяснялся, но так и не освоил его, был немецкий. «Дед часто говорил, что он ему почему-то трудно давался», — рассказывает Бекхан. Способности к иностранным языкам очень помогли Сейд-хаджи в странствиях и в ссылке, где он с первых дней свободно общался с казахами на их языке и развеял распространенный среди них миф о том, что ингуши головорезы и детоубийцы.

    Лос-Анджелес в то время был центром киноиндустрии, и наши земляки оказались на волне подъёма этого развивающегося вида искусства. По рассказам деда, вспоминает Бекхан, они открыли там то ли киностудию, то ли театр, и зарабатывали на этом бизнесе очень даже неплохо. Им удавалось и денег поднакопить, и периодически отправлять родным небольшую сумму. У Сейд-хаджи к тому времени было уже трое детей. Когда началась первая мировая война, наши земляки решили вернуться домой. Золото, полученное за проданный кинобизнес, было опасно везти с собой, потому они обменяли его на доллары. Но так как запад был охвачен военными действиями, коммерсанты приняли решение ехать на родину по северной дороге, через Аляску.

    Кстати, в то время на Аляске уже промышляли кавказцы, среди которых было немало ингушей – торговцев пушниной. «У кавказцев много детей – настоящие ингуши. Иные тут пооткрывали духаны. У некоторых имеются упряжки собак в 800 долларов или оленьи фермы», — писал в своём исследовании «Русская эмиграция в Северной и Южной Америке» И. К. Окунцов.

    Пока наши путешественники добрались до Чукотки, бумажные деньги обесценились так, что «даже простую корову можно было купить только за золото». Подзаработав здесь себе на дорогу, Сейд-хаджи Толдиев и его племянник Экажев отправились на родину, а Магомед Добриев остался на Чукотке.

    Уже к 1919 году Сейд-хаджи стоял в первых рядах среди защитников родного села Экажево, показывая чудеса храбрости и стойкости в боях с Добровольческой армией генерала Деникина, во многом превосходящей их по численности и вооружению.

    — Помню, как бабушка рассказывала, — говорит Бекхан, — что во время боя к ним прискакал родственник Ази Акталиев и сказал, что Сейд-хаджи ранен в грудь. Она тогда усадила моего отца, которому в то время было где-то 10 лет, на повозку, обвязала его с 4-х сторон подушками, чтобы пуля не прошла, и вместе с гонцом отправила на поле боя за раненым отцом. В охваченное пламенем село они вернуться уже не смогли, пережидали временно у родственников, а дед ещё долго лечился. Зять Мажит Яндиев привозил ему врача из Кизляра.

    В 1941 году, в первый же день Великой Отечественной войны, состоялась свадьба моих родителей — Хаджибикара Толдиева и Сакинат Озиевой. Сколько раз подавал прошение отец в военную комендатуру с просьбой отправить его на фронт, но ему отказывали, потому что грамотные люди нужны были и в тылу.

    В феврале 1944 года в селе были размещены воинские части, — вспоминает Бекхан из рассказа деда, — что-то неладное чувствовалось в этом, говорил он, ходили всякие слухи, но не хотелось им верить. И вот, накануне высылки дед заготавливал в лесу дрова. «Не стоит этого делать, кунак, — сказал ему знакомый офицер, завидев его за работой, — топи своим забором, он тебе скоро не понадобится». Через несколько дней рано утром деда, как и всех мужчин, забрали на сход под конвоем, а отца не было дома, он был в Грозном. Мама осталась с двумя детьми на руках и больной свекровью, которая уже несколько месяцев лежала в постели. Вскоре пришёл деверь Ваха, он был ещё подростком, и его отпустили домой. Они хотели вместе понести бабушку, но солдаты не позволили им сделать это. «Если сама не пойдет, то приказано оставить», — заявили они. Мама вспоминала позже, как сказала бабушке: «Нани, если ты не соберёшь остаток своих сил и не пойдёшь своими ногами, то солдаты просто оставят тебя здесь». И бабушка, дрожа всем телом, медленно переступая ногами, пошла под руку со своей снохой. Судьба миловала её, она ещё успела пожить, дождаться даже сына из тюрьмы.

    Так получилось, что отец ночевал в тот день у своего друга-армянина в Грозном, позже сдался властям. Он вспоминал, что оставил у него небольшую сумму денег, и друг потом частями высылал ему их в Казахстан, и они не раз выручали его в трудных ситуациях. А в те дни отца как абрека заключили под стражу, и он более года скитался по тюрьмам. «Там был такой страшный голод, — вспоминал отец, — что мы долго прятали в казарме труп своего сокамерника, чтобы получать за него лишний паёк». И вот ему как-то приснился сон, будто он оказался на берегу нашей реки Сунжи. Вода вышла из берегов и так разлилась, что едва не сбила его с ног, но тут седовласый старик подсадил его на свою повозку. Утром он сказал своим товарищам по камере, готовьте, мол, свои поручения к родным на волю, я скоро выйду отсюда. Так и вышло. К обеду его освободили.

    Он долго ещё искал нас по степям Казахстана. А жили мы в Кустанайской области. Что и говорить, было очень трудно, но способность деда общаться на казахском языке, его коммуникабельность, образованность, опыт, накопленный прожитыми годами, очень пригодились. Деда как богослова очень уважали и почитали местные казахи. Повсюду он был званным и почетным гостем. Когда мама заболела туберкулезом, казах-сосед давал ему стакан сметаны по утрам, которой дед выходил свою сноху. Это была большая роскошь в то время. Он вообще обладал и даром лекаря. В годы странствий, будучи в Южной Америке дед вылечил сына одного знатного американца. Тот в благодарность две недели потчевал их в своём ранчо, просил остаться там, обещая им земные блага, потому как подобные лекари были очень востребованы. Когда вернулся отец, стало легче. Он устроился работать на элеваторе в Кустанае, перевёз туда семью. Зажили, и неплохо. Отца очень уважали соседи, знакомые, он помогал многим родственникам, даже снова чуть не угодил в тюрьму.

    Дедушку с бабушкой и старшую сестру мы похоронили там, в Казахстане. На Кавказ вернулись среди первых. В доме нашем жил осетин, с которым отец мирно развёл ситуацию, они ещё долго дружили, помню, он работал начальником милиции в Беслане.

    У меня сохранилась одна семейная реликвия, — говорит Бекхан в завершение нашей беседы. — Она мне очень дорога. Это рукоятка именного серебряного кинжала, с выбитым чёрным орнаментом на кожухе. Когда деда уводили под конвоем, офицер хотел забрать его себе, ссылаясь на то, что это холодное оружие. Дед схватил топор, одним ударом отсёк клинок и сказал: «Теперь это сувенир!».